Черный день Сталинграда: «Был жуткий запах сгорающих человеческих тел»

«Они летели, как на параде»

– В ночь с 22 на 23 августа, – вспоминает Владимир Николаевич Иванов, – немцы сбросили несколько бомб в Сталинграде на тракторный и консервный заводы. 23 августа мы с мамой в условленном месте сели в машину. Военные нас тщательно проверили и предупредили о возможных налетах немецких самолетов.

Проехали совсем не так уж много, когда вдруг услышали с неба нарастающий гул, а затем и увидели в небе немецкие самолеты. Они летели стройными рядами, как на параде. Их было так много, что не было видно конца и края этому «параду».

В Верхней Ельшанке военные нас высадили из машины и затолкали в блиндаж. Нам запретили даже высовываться из него. Но мы все-таки выскочили и побежали вниз по улице.

Город превратился в огненный лабиринт. Фугасные бомбы сыпались вперемешку с зажигательными. Вокруг пылающие дома, дым, пыль, взрывы, крики детей.

Мы бежали, подгоняемые страхом. При взрывах падали на землю, прятались в воронках. Мама в отчаянии причитала, плакала.

К своему дому добрались к вечеру – все в ссадинах, синяках. Но спешили, как оказалось, напрасно: бомба прошла дом насквозь и взорвалась в подвале. Стены выдержали, но все перекрытия рухнули и уже догорали.

Все наше имущество сгорело. Остался только узелок, который брали с собой. В нем были два легких одеяла, шерстяной платок да две мамины кофточки…

«Бомбили без перерыва трое суток…»

– Самое страшное началось 23 августа 42‑го, – рассказывал Константин Дмитриевич Зимин. – Немец бомбил город без перерыва трое суток. Одна из бомб не пощадила и наш дом, в подвале которого было много людей. Женщины, дети и старики стали выбегать из подвала горящего дома.

Выбежала и наша семья. Мы – отец, мать, бабушка, четырехлетний брат, двухлетняя сестренка и я, 12‑летний, – стали искать, где бы спрятаться. Так добежали до здания, где было бомбоубежище.

После трехдневной бомбежки наступило некоторое затишье, и мы вернулись в подвал нашего дома, уже разрушенного.

Вскоре отца вызвали в военкомат и призвали в рабочий батальон. А затем в наш двор пришли немцы – четверо гитлеровских солдат, они выгнали нас из подвала. Солдат, стоявший у входа, держа в руках наган, спрашивал на ломаном русском языке: «Рус зольдат есть?» Он подгонял нас пинками и кричал: «Шнель! Шнель!» Убедившись, что в подвале нет красноармейцев, немцы ушли…

«Был жуткий запах сгорающих человеческих тел...»

– Когда налеты и бомбежки начались 23 августа, вот тут было самое страшное, – воспоминает Борис Борисович Кузнецов. – Горели госпиталь в кинотеатре «Гвардеец» и Ворошиловский рынок, там же были деревянные конструкции. Люди выбрасывались оттуда со второго этажа. Стоял сильный запах гари и сгорающих человеческих тел – он до сих пор остался в моей памяти.

Мы были дети любопытные и уже особо не боялись. По вою и гулу моторов определяли, кто летит – наш или немец. Если наш, выскакивали наружу, играли в лужах и в пыли. Если услышим, что летит чужой, – опять, как мыши, лезем в нашу щель.

Видели однажды такое. По улице бежала женщина с ребенком на руках, а другого вела за собой. И пока она добежала до нас, малыша, который шел за ней, осколками убило. И ребенок на ее руках тоже погиб, его потом отняли у нее, похоронили. Женщина эта выглядела обезумевшей, у нее были остекленевшие глаза…

Мы сидели в убежище с бабушкой. Брат, вообще не знаю, как выжил, у него было воспаление легких, а лекарств не было, как и еды. И даже до берега Волги было добраться невозможно…

В «доме со львами»

– 23 августа около четырех часов дня по нашему радио не прекращаясь звучала тревога, – рассказывает  Вениамин Николаевич Силантьев. – За нашим домом было вырыто бомбоубежище – квадратная яма, перекрытая двумя накатами бревен и присыпанная землей. Мы перенесли туда вещи и документы.

Вдруг поблизости сильнейший взрыв. Оказалось, взорвалась бензоколонка, находившаяся между школой № 8 и фабрикой Сакко и Ванцетти. Сверху звучал сплошной гул самолетов, а вокруг взрывались бомбы почти беспрерывно.

Страх обуял нас всех. Впятером мы решили бежать в драмтеатр им. Горького – его называли тогда «дом со львами», через три квартала. Шли по битому стеклу, по скрученным электропроводам – шли, падали и снова шли. Мама при этом все время молилась.

И тут начался минометный обстрел со стороны вокзала. Подбежали к ближайшему дому. Я протянул было руку к деревянной ручке двери, но осколок от упавшей поблизости мины срезал ее как ножом и упал к моим ногам. Я все же дернул за обрубок ручки, и мы вошли в комнату с завешенными окнами. В ней был полумрак, стояли две сетчатые кровати, накрытые одеялами.

Немного отдохнув, пошли дальше. Проходя возле универмага, в котором двумя годами ранее мама работала продавцом, видели еще горевшие его этажи. Дальше была площадь Павших Борцов, через нее бегом пробежали. Наконец вошли в драмтеатр. Здесь было много беженцев, они сидели возле стен, а также посередине зала. Мы тоже сели у стены.

По театру сновали какие-то чиновники в костюмах. По радио звучали последние известия, люди их слушали внимательно. Я не все то, что говорили, понимал, но видел по лицам слушающих, что ничего хорошего не говорится. На лицах у каждого из беженцев были видны обеспокоенность, тревога…