Для меня война началась с того момента, когда на своем дворе увидела трех немцев. Вошли героями – ноги на ширине плеч, автоматы на изготовке. Они выгнали нас из дома стали его поджигать. Бабушка ругалась на них, кидалась с ведром, но они выстрелили очередью вверх, как предупреждение. Мама обнимала нас, а немцы с хохотом и улюлюканьем смотрели, как догорает наш дом. И остались мы на пепелище. Соседи успели эвакуироваться, но в их дворе остался хороший блиндаж, туда мы и перебрались.
Шел сентябрь, становилось холодно и тоскливо. Видела как немцы ловили кур в подворье, жарили на костре. Мама через чадящие развалины домов, ползком перебиралась через линию фронта и уходила работать на мельницу Герхарда. Оттуда приносила немного хлеба и делила на всех. Вскоре немцам понадобился наш блиндаж. Вошел солдат с гранатой, кричит нам: «век, век» и жестом показывает – уходите. А мама ему жестом показывает на нас, троих детей, больную бабушку – мол, никуда мы не пойдем. Немец махнул рукой, не стал нас трогать, но начал иногда заходить. Придет и на ломаном русском рассказывает о себе, своей семье, как ему тяжело здесь в Сталинграде.
Бои шли в районе завода «Красный Октябрь», а мы жили неподалеку, примерно, где сейчас находится Птичий рынок на Красном. Мама рассказывала, что видела своими глазами, как наш солдат на немецкий танк с бутылкой горючей жидкости кинулся и зажег его. А немец, который к нам приходил, потом все руками махал, объяснял, что такой народ им не победить. Мы уже постепенно научились его понимать. А вскоре и его убили. Прямо у входа в нашу землянку. И похоже свои же.
Как стемнело, брат залез к нему в карман, принес фото. На нем наш немец, его жена и двое детей. Понятно, почему он тогда в нашу землянку гранату не бросил. Оставлять фото и письма, какие там были, мы побоялись. Мама сказала, что не дай Бог у нас их найдут, сразу расстреляют. Однажды другие немцы отобрали у брата воду, которую он принес из Волги. А в другой раз пальто с него сняли, которое мама ему к школе покупала.
В начале ноября нас и еще четыре семьи, которые в нашу землянку перебрались, погнали сначала в школу имени Кирова, что на Северном городке, а потом в Разгулявку. И предупредили, что больных и отстающих будут расстреливать. В Разгуляевке жили недели две в какой-то церкви, а потом погнали на Гумрак, где был сборный пункт для пленных. Потом погрузили на платформу и в Карповку. Ехали долго, высадили в степи и погнали в Нижний Чир. По дороге немцы сняли с нас всю теплую одежду, холодно было до невозможности. В Нижнему Чиру нас приютили монашки, которые дали нам жеваного хлеба. Но я и его есть не могла – так сильно ослабла.
Нас готовили к отправке в Германию, но вдруг у них началась какая-то большая суета, на мотоциклы уселись и драпать начали, как крысы с корабля. Мы поняли, что наши уже близко. К вечеру осмелели и пошли на пекарню, что рядом была. Набрали там муки, хлеба. Немцы так быстро драпали, что не взорвали ничего.
Люди как-то быстро нашли себе жилье, только четыре семьи остались под открытым небом. Мама и Дуся Дронова пошли на поиски и наткнулись на блиндаж, похожий на большой бугор. Обошли его вокруг, а заходить страшно – вдруг он заминирован. Но все же решились, открыли дверь , а там все для безбедной жизни. Мука, сахар, соль, картофель, крупы, уголь, дрова, свечи… Мы зажгли свечи, затопили печь, которая еще теплая была. Видно было, что многие продукты из Германии. Им к Рождеству видно прислали. Мы наелись досыта и уснули. На вторую ночь во втором часу слышим топот. Страх побежал по всей коже – с головы до ног. Подумали, что немцы вернулись. Но за дверью послышалась русская речь. «Свои, открывайте!»
Солдат вошло так много, будто целый полк. Взрослые засуетились, предлагали еду, чай. Но солдаты отказались от всего, говоря что хотят только спать. Потому что не спали пять ночей, все время наступали. Все они просто упали на пол, легли как попало. Наутро пришло высокое командование, нам объяснили, чтобы мы не боялись возврата немцев, жили спокойно. Потом пришел какой-то высокий чин, брат говорил, что это даже сам Жуков.
Он спросил, есть ли у нас еда и распорядился, чтобы солдаты проводили наших родителей к вагонам. Но вместо продуктов взрослые схватили первые попавшиеся под руку мешки, а когда вскрыли их, оказалось, что маленькие бандерольки, письма, красивые открытки поздравительные. Несколько раз нам разрешали взять другие мешки, но почему-то кроме сахара мы ничем не запаслись. А солдаты, которые ночью в наш блиндаж пришли, спали потом чуть не сутки, словно за всю войну отсыпались.
Потом в нашей жизни еще много было тяжелого. Мы, дети, ходили выливать из норок сусликов, рвали лебеду, приносили домой, и бабушка варила щи. Однажды около железной дороги убило лошадь. Ее освежевали, разделили между рабочими, даже кровь лошадиную разделили между всеми. Помню, как мама жарила ее и заставляла нас есть. Шкуру лошадиную, которую сначала выбросили, пришлось подобрать, очистить от червей и тоже варить и есть… Нужно было выживать, и взрослые делали все, чтобы мы не голодали. И тем, что я сегодня живу, обязана прежде всего моей маме, которая вынесла все беды на своих плечах. В 1944 вернулись в свой родной Сталинград, на свое пепелище. Из подвала обгоревшего дома обустроили землянку и так жили долго, пока не дали нам жилье в новом доме.
Уходит поколение ветеранов, но остаются дети Сталинграда, которые еще могут рассказать о том, какая это была жестокая война. У меня есть внучка, которая учится в пятом классе. Я хочу, чтобы она выросла доброй, чуткой и знала историю родного края, историю нашей Родины. Мой рассказ – и для нее.
Поделиться в соцсетях:
нет
