Но мало кто знает, что свои первые роли он сыграл в Камышинском драмтеатре. Об этом периоде жизни актера «ВП» рассказал Алексей Иванов – кандидат исторических наук, человек, горячо преданный кинематографу, написавший о нем несколько книг, в том числе «Старое и новое кино Камышина», вышедшую буквально на днях.
Раскапывая для нее материалы, автор общался со множеством людей и с самим Михаилом Светиным, которому посвящена одна из глав. Своими находками он поделился с «Волгоградской правдой».
Спал за сценой на раскладушке
Обладая ярким актерским обаянием и комическим даром, Михаил Светин не был принят ни в один из театральных вузов страны. Его путь к славе был тернистым. Киевлянин Миша Гольцман (настоящая фамилия Светина) обожал кино, говорил, что хочет стать Чарли Чаплином.
– Мой первый спектакль на профессиональной сцене я прекрасно помню, это было 8 сентября 1958 года в Камышинском театре, – рассказывал впоследствии актер. – После того как Аркадий Райкин от меня избавился, а роман с цирковым училищем не состоялся, я пошел в Москве на актерскую биржу. Была в те годы такая. В саду имени Баумана: там собирались директора, режиссеры, администраторы театров. Мне было тогда все равно где – лишь бы играть на сцене. Начались расспросы: «Что вы кончали? Что играли?» Я смело отвечаю: «Окончил музыкальное училище. Играл Шмагу». – «Где?» – «В училище. Спектакль прошел с большим успехом». Один представитель посмотрел на меня с сомнением: «Больше ничего не играли?» – «Больше ничего». – «Хорошо. Беру вас артистом. Давайте ваш диплом. Буду оформлять вас». Выяснилось, что судьба свела меня с директором театра города Камышина Ефимовым.
Какая зарплата, где жить – молодого человека не волновало абсолютно. На сборе труппы его представили: «Это наш новый артист».
– Что мне еще было нужно?! «Артист»! Другие учатся годами, а я сразу стал тем, о ком мечтал. Режиссер Джапаридзе раздал роли. У меня роль Сганареля в «Браке поневоле», начал репетировать, словно всю жизнь работал в театре. Ничего неожиданного для меня не было: застольный период, разобрали пьесу, потом на сцене… Режиссер был склонен к комедийному жанру, очень хорошо показывал, энергично выстраивал действие и реагировал очень эмоционально.
В Камышине театр был большой. Здание старинное, уютное – бывшая мужская гимназия на Республиканской улице. Актеры в свободное время сидели во дворе. Театр стоял над обрывом Волги. Гримерки были без окон, темные, поэтому все и проводили свободные минуты на свежем воздухе.
– Я одно время в театре и ночевал, спал на раскладушке. И прямо из этой каморки меня вызывали на сцену.
«Брак поневоле» обернулся браком в жизни
На премьере «битковый» зал. Спектакль состоял из двух одноактных мольеровских комедий – «Брак поневоле» и «Лекарь поневоле». Лекаря играл заслуженный артист РСФСР Иван Николаевич Гуро – огромный, высокого роста. Замечательный артист, любимец публики, он всю жизнь проработал в Камышине.
– В первом акте шел «Брак поневоле». Я играл забавного такого человечка, на каблуках ходил. Дорименой была молодая актриса, приехавшая из Ирбита, – Бронислава Проскурнина. Тут-то и выяснилось, насколько пророческое название у пьесы Мольера: брак на сцене обернулся браком в жизни.
Это был первый сезон Брониславы Константиновны, которой едва исполнилось 17.
– …А тут я. Не повезло барышне. В «Браке поневоле» я изображал Сганареля, такого ревнивого старикашку-рогоносца, а она – молодую красавицу-жену. Я, старый лысый муж (надевал плешивый парик), бегал за своей женой, выслеживал ее.
Актеры подначивали: «Держись Брониславы! Героиня – это амплуа. Всегда будешь иметь работу!» Но не в этом, конечно, было дело…
– Мы стали встречаться, а потом и жить вместе. Я сделал ей предложение. Она – молодая, красивая, фигурка загляденье – как-то раздумывала: куда, мол, спешить, зачем себя связывать? А я решил: вынь да положь! «Если ты будешь долго думать, – говорю, – я женюсь на Ире Гуро!» И моя будущая половина тут же согласилась.
Пришли в загс подавать заявление, а нас оттуда чуть ли не метлой выгнали – невеста ведь была еще несовершеннолетняя. Я умолял: «Ну, войдите в мое положение! Мне перед ее родственниками неудобно, я же человек порядочный, надо узаконить отношения. Ей семнадцать, мне – тридцать на носу». С трудом расписали…
Арбуз для молодоженов
Молодожены сняли комнатку у тети Груши. Добрая была женщина, все угощала своих симпатичных жильцов холодными, из погреба, квашеными арбузами. Камышин действительно славился арбузами. Весь был завален ими. Потом в какой-то проходной комнатушке обитали, чуть не в коридоре, за занавеской.
Первый спектакль, в котором играл Светин, оказался удачным. Худсовет его принял, и Михаил стал «артистом 4-й категории» с окладом 600 рублей. Тогда в Камышине принято было устраивать творческие встречи. Зрители, кто хотел, оставались после спектакля, задавали вопросы, высказывались по поводу увиденного. И после спектаклей с участием Михаила Светина встречи проходили как-то особенно бурно и весело. Никому не хотелось расходиться по домам. Это было признанием, новичка стали уже называть лучшим артистом Камышинского театра, что, естественно, вызывало недовольство и ревность коллег-«старичков».
– Это меня чуть не поссорило с Гуро. Он столько лет был бессменным фаворитом, и вдруг приезжает какой-то выскочка! Но на самом деле я был пацаном по сравнению с ним и, как мог, у него учился. Наблюдал, как он ищет походку, голос, интонации.
В амплуа недотепы
– В Камышине я стал актером. Я работал, играл главные роли, неудачливых женихов, недотеп, зал грохотал от смеха, меня стали узнавать в городе. Еще была роль неудачливого жениха Рынди в комедии Миколы Зарудного «Веселка». Забавный был персонаж. Там моим партнером, Кряжем, был еще один камышинский корифей – Чубаровский.
Начались обязательные летние гастроли по области. Это была горячая пора – не до ссор, не до обид и не до репетиций. Суточные платили 26 рублей – для нищих артистов большие деньги.
Гастроли провинциальных трупп вообще отдельная эпопея. Месяца два они длились, все время переезды с места на место. По степному бездорожью на разбитой полуторке. В кузове открытого грузовика вместо скамеек от борта до борта перекинуты доски, на которых сидело человек пятнадцать. Сзади нас стояло два ящика – с костюмами и реквизитом. Пассажиры все в пыли, только зубы да глаза сверкают – настоящие черти!
– Вдоль дороги суслики стоят, провожая нас удивленными взглядами. А поскольку водитель был постоянно выпивши, он то и дело сбивался с дороги, и мы никак не могли вовремя приехать на место. Приезжали в поселок обычно уже затемно. Деревенские мальчишки, завидев нас, бежали впереди, оповещая всю округу: «Артисты приехали!» Умывались наспех. Натягивали полотно вместо занавеса. Позади него устанавливали «декорации» – самое необходимое для спектакля (стол, стул, ширмочку какую-нибудь). Раздвигали эту простыню, и начинался спектакль. Зрители сидели прямо на земле или на принесенных откуда-то скамейках. Бывало, что сценой становились два грузовика: кузов к кузову подгоняли, борта откидывали, вот вам и подмостки. Или прямо на полевом стане играли. Или где-то во дворе растягивали свой импровизированный «занавес».
Отыграв спектакль, бедолаги бросались в клуб, чтобы захватить места, где спать. Артисты, кто постарше, возили с собой раскладушки, остальные ориентировались на местности: кто в спортзале на матах (это было роскошью!), кто стулья в фойе сдвигал. Светин устремлялся в директорский кабинет, где, как правило, стоял видавший виды облезлый и продавленный кожаный диван. Засыпали как убитые. Утром сердобольные зрители угощали бедных артистов кто чем мог. Колхозники выносили молоко, сметану, творог, фрукты. Иногда перепадал стакан самогона. А часов в десять снова в кузов забирались и ехали дальше.
– Гастроли меня доконали, уже не хотелось никакого творчества. Решили с Брониславой уехать из камышинского театра в какой-нибудь другой. Потому как опытные артисты – подумать только, всего год, а уже столько гонору! – хотели попасть в театр покрупнее. Провинциальные театры стали для меня самой лучшей школой. Мне посчастливилось играть с большими мастерами и учиться у них.