Тогда вспыхнуло и победило восстание заключенных в одном из самых больших концлагерей на территории фашистского Третьего рейха – в Бухенвальде. А потом пришло долгожданное спасение от нечеловеческих пыток, которыми мучили узников фашисты..
Если спросить волгоградку Галину Сажину, под каким номером она находилась в концлагере смерти Освенцим, она незамедлительно ответит: «№ 62?084!» Забыть его она не сможет, даже если захочет – номер этот по сей день в виде клейма остался на ее руке.
– У сестры моей, Веры, бывшей там вместе со мной, номер был 62?085 – столько женщин на тот момент поступило в Освенцим, – рассказывает Галина Александровна. – Моему брату, как и всем мужчинам, ставили клеймо отдельно, и числа там были значительно выше, далеко за сто тысяч.
В Освенциме Галина Александровна была еще совсем ребенком, а мать ее и бабушка в нем и погибли. Как и Ниночка, самая младшая Галина сестра. Мама, Мария Петровна, на руках ее в Освенцим принесла. Номер ей выкалывали там на ножке – ручка у Ниночки столь крохотной была, что невозможно было поставить клеймо.
Одна их женщин умоляла немцев: «Да наколите вы мне еще где угодно! Хоть несколько раз наколите, только ребенка не трогайте!» – «Нет, матка, нельзя – убежит!» – было ей сказано в ответ…
Много составов с людьми приходило в Освенцим, но в живых оставалось немного из этих людей. Значительную часть сразу отправляли в печи крематория. Держали какое?то время лишь тех, кто еще мог работать. За количественный состав заключенных, включая детей, никто в концлагере не нес ни малейшей ответственности: умер так умер человек, никого это не волновало.
– В концлагерь, – делится воспоминаниями Сажина, – вновь прибывшие входили в одни, общие для всех, ворота. Но дальше были две калитки, разделенные колючей проволокой. Одних немцы грубо бросали в одну калитку, других – в другую. Так шло фактически деление заключенных на тех, кто еще будет жить, и тех, кому суждено умереть…
Все взрослые – враги
– Первое, что бросалось в глаза при входе в блок, – кадушка, в которой постоянно мокли плети, чтобы нас ими наказывать. Многие получали порку ими – дети же разные бывают по характеру… Провинившихся ставили также на колени, на горох. Дети изголодавшиеся были, но этот горох никто не трогал – боялись, что немцами он пересчитан.
Ребят постарше увозили на работу на поля к немецким хозяевам – бауэрам, которые платили лагерю за это. Если же кто?нибудь из голодных детей решался спрятать для себя при этом картофелину или морковку – немцы их заставляли стоять на коленях весь день, держа украденное в поднятых руках.
Все мы в концлагере очень боялись взрослых. Считали: все взрослые детям – враги. Мы же не видели нормальных взрослых! А те, что в лагере, были либо фашисты немецкие, либо поляки из числа заключенных Освенцима. В нашем блоке это были пан Епик и пан Владарчик (фамилии мы их не знали). Оба они имели по три класса образования, оба были осужденными по уголовным делам еще до войны. Оба с удовольствием пошли на службу к немцам – чтоб их лучше кормили, и издевались над детьми ужасно! Знаю, что одного из них в 46?м году повесили – на его совести было очень много жизней замученных детей.
Помню, нам всегда хотелось есть. Мы, дети Освенцима, даже не знали, что такое хлеб, не говоря уже о чем?либо еще. Думали, что человек и должен быть всегда голодным.
Детская кровь для немецких солдат
– Нары в бараке были трехъярусные, укрывались мы на них соломой. А у меня тогда была ветрянка, и от соломы было очень больно.
Детей разных национальностей фашисты держали в разных блоках, разделив по возрасту. Все языки у нас поэтому смешались, и разговаривали мы на странном «тарабарском» языке – на смеси языков всех народов Европы.
Дети в концлагере больше шести-семи месяцев не выживали. В живых остался лишь один из каждых десяти. Почему же сама я осталась жива? На арийку похожа – высокая, светловолосая и светлоглазая, немцы таких берегли для улучшения арийской расы. А еще мне жизнь спасало донорство, кровь у меня брали немцы много раз.
Брали в Освенциме кровь у детей для солдат, находившихся в немецких полевых госпиталях. Причем немцы считали, что самая лучшая кровь у детей до шести лет, у таких малолеток ее и выкачивали усиленно. Считалось также, что доноров-детей не надо хорошо кормить, иначе качество крови ухудшится.
Ребят постарше – и девочек, и мальчиков – в концлагере держали еще и для того, чтобы пускать их впереди немецких войск как живой щит. Из них совсем немного выжило…
«Нас Сталин за вами прислал!»
– Помню, в какой?то хмурый день в концлагере был сильный грохот. Мы, дети, тихо сидели в бараке, ожидая, что нас скоро убьют. И вот двери барака распахнулись и вошли несколько мужчин. Один из них громко сказал: «Здравствуйте, ребята! Выходите, нас Сталин за вами прислал!» Это были красноармейцы, освободившие Освенцим от фашистов.
Вскоре с нас сняли полосатые робы и одели в темно-синие спортивные костюмы, которые для многих были, правда, не по росту. Нас увезли куда?то, стали лучше кормить.
Мужчина-врач, когда осматривал меня, помнится, горько сетовал: «Что они сделали с тобой?! Кровь брали раз 20, наверное!»
Направили тогда Галину в детский дом, где было множество таких же, как она, детишек, переживших фашистскую неволю.
– Мне в детдоме говорили часто: «Ты береги себя, дай бог, чтобы хоть до 30 лет тебя хватило!»
Но ее хватило на гораздо большее. Со временем Галина получила высшее педагогическое образование, долго работала учителем, затем – директором в одной из волгоградских школ.
Сейчас Галина Александровна вот уже четверть века возглавляет региональное отделение общероссийской общественной организации бывших малолетних узников фашизма. Отмечена почетным званием «Отличник народного просвещения», двумя правительственными наградами за большую общественную работу – орденом Дружбы и медалью ордена «За заслуги перед Отечеством».
– Бывшие узники фашизма, состоящие в нашей организации, уходят из жизни все больше и больше – сказываются возраст и страшное прошлое, – говорит Галина Сажина. И все же считаю, что мы счастливые люди: разве думали, что после войны столько лет будем жить? Разве это не счастье?! Но сколько там, в Освенциме, навсегда осталось маленьких детей, с безумно короткими отрезками между двумя датами – рождения и смерти…
Стихи, рожденные в фашистском концлагере
Волгоградец Евгений Талалин не понаслышке знает об ужасах фашистских концлагерей. 28 сентября 1942 года он, 16?летний подросток из Ростова-на-Дону, стал малолетним узником одного из концлагерей в Германии, где и находился по 25 апреля 1945 года.
Об этом он рассказал в своем письме в «Сталинградку». Евгений Евтихиевич не стал вспоминать о почти трехлетнем кошмаре в лагере смерти. Он прислал свои стихи, написанные в нем, для «разъяснения тем, кто не верит в ужасы, творимые нацистами».
«В концлагере я писал стихи о тяжелом подневольном труде, физических и моральных издевательствах, которым постоянно подвергались узники. Вечерами читал их наизусть своим товарищам по заключению – записывать было опасно, так как в лагере постоянно проводились обыски», – рассказал в письме Евгений Талалин. Вот два из написанных тогда стихотворений.
Не будем рабами
С трудом пробивает дорогу
Увядших подростков отряд.
Идут подневольные в ногу,
Ритмично колодки стучат.
Весь день непосильной работой
Пытались мальчишек согнуть.
Рубашки промокли от пота,
От кашля колышется грудь.
А солнце ласкает лучами,
Весна побуждает мечтать.
Мы верим – победа за нами.
Вот если б из клетки удрать
И птицей взлететь над полями,
Умчаться к своим на Восток…
И в рабстве не будем рабами,
Пусть будет удел наш жесток.
Быть может, наш путь в крематорий,
Хоть очень нам хочется жить…
Свидетели страшных историй
Обязаны смерть победить.
Последний наказ
Вчера был на нарах Григорий,
Парнишка совсем молодой.
Его увели в крематорий.
Сегодня на нарах другой.
Тайком получил я от Гриши
Завернутый в тряпку пакет.
Он мне прошептал еле слышно:
«Здесь маме последний привет…
Скажи всем – Москва сообщила,
Что в Пруссии наши войска
Сломили фашистские силы,
И наша победа – близка.
Еще попрошу – на свободе
Про ужасы все напиши,
Чтоб знали об этом народы.
О тех, кто погиб, расскажи…»
Вчера был на нарах Григорий,
Но он не вернется домой:
Его проглотил крематорий,
А в памяти он, как живой.
Фото автора.
