Псков, 2 (15) марта 1917 г.
«Как считает ряд историков, манифест – фальшивка», – так завершалась первая часть этих заметок. Действительно, слишком много в этой истории с отречением нестыковок. До сих пор нет единого мнения: что же подписал (если подписал) государь?
Вот воспоминания Василия Шульгина – именно он с Александром Гучковым, как посланцы Госдумы, приехали в Псков для встречи с Николаем II в царском поезде:
«Я принял решение отречься от престола… Государь встал… Все поднялись… Гучков передал Государю «набросок» (отречения. – Авт.). Государь взял его и вышел. Через некоторое время Государь вошел снова. Он протянул Гучкову бумагу, сказав: «Вот текст…» Это были две или три четвертушки – такие, какие, очевидно, употреблялись в Ставке для телеграфных бланков. Но текст был написан на пишущей машинке. Текст был написан теми удивительными словами, которые теперь все знают… Каким жалким показался мне набросок, который мы привезли. Государь принес и его и положил на стол. К тексту отречения нечего было прибавить…».
Между тем, есть «Стенограмма отречения Николая II», которую сделал начальник военно-походной канцелярии е. и. в. свиты генерал-майор Нарышкин. Вот что сказано здесь (цитирую с сокращениями):
«Гучков: «Мы можем сразу принять ваши предложения. А как бы Вы могли совершить самый акт? Вот проект, который мог бы пригодиться, если бы Вы пожелали что?нибудь из него взять».
Его Величество, ответив, что проект уже составлен, удалился к себе, где собственноручно исправил заготовленный с утра манифест… Приказав его переписать, Его Величество подписал манифест и в 11 часов 40 минут передал его Гучкову... Одновременно были собственноручно написаны Его Величеством указы правительствующему сенату о назначении председателем совета министров князя Львова и Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Чтобы не оказалось, что акт совершен под давлением приехавших депутатов, и так как самое решение об отречении от престола было принято Его Величеством еще днем, то, по совету депутатов, на манифесте было поставлено при подписи 3 часа дня, а на указах сенату – 2 часа дня… Депутаты попросили подписать еще дубликат манифеста на случай возможного с ним несчастия, который остался бы на руках генерала Рузского. Его Величество простился с депутатами и отпустил их… Приблизительно через час дубликат манифеста был поднесен Его Величеству на подпись, после него все четыре подписи Его Величества были контрассигнированы министром императорского двора графом Фредериксом».
Не вырубишь топором?
И чему тут верить? Вообще в истории с отречением можно заблудиться как в трех соснах. Либо царь согласился только на ответственное министерство, либо на отречение в пользу наследника, или – в пользу брата. Либо это было последовательно, либо что?то одно. Или император стоял «как скала» и ничего не подписывал вообще. Но…
«2 марта. Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что?либо сделать, так как с ним борется соц-дем партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2½ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я поговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!».
Это запись в личном дневнике Николая II. Некоторые исследователи считают ее подделкой. Но, по этой логике, «подделаны» и другие дневниковые записи царя и царицы, а также свидетельства очевидцев.
2 марта 1918 г. Александра Федоровна записала в дневник: «Годовщина отречения Николая от престола!!!».
18 марта 1917 г. (в Великую пятницу) царская семья, находившаяся под арестом в Александровском дворце, исповедовалась, днем позже причащалась. Совершал богослужения и исповедовал настоятель Федоровского собора протоиерей Афанасий Беляев. В его дневнике передается разговор с императором, который, в частности, сказал: «И вот, один, без близкого советника, лишенный свободы, как пойманный преступник, я подписал акт отречения и за себя, и за наследника сына. Я решил, что если это нужно для блага родины, я готов на все. Семью мою жаль!».
И еще одно свидетельство – вдовствующей императрицы Марии Федоровны, записанное в ее памятной книжке: «Бедный Ники рассказывал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять все с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию; затем – чтобы спасти страну, предложил образовать новое правительство и… отречься от престола в пользу своего сына (невероятно!). Но Ники, естественно, не мог расстаться со своим сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он… подписал манифест».
Наедине с Ветхим Заветом
Ни в одном источнике нет упоминаний, что Николай II после отречения говорил бы кому?то напрямую или даже косвенно, что принял решение под невероятно жестким шантажом генералов и думцев. Утверждать так, значит (пусть и невольно) лить воду на мельницу тех, кто считает императора слабовольным самодержцем, «сдавшим» империю проходимцам.
Даже думская оппозиция ко 2 марта поняла, что остановить выпущенного ею же на улицы столиц революционного джинна может только именно монарх (лишь один факт: еще перед отправлением в Псков, около 4 утра, солдаты убивают ехавшего с Гучковым в одном автомобиле князя Вяземского). И Шульгин, и особенно Гучков убеждали царя для спасения ситуации отречься. И пусть Гучков и стоящая за ним компания единомышленников всего лишь хотела этим актом придать легитимность Временному правительству, наперед зная, что Великий князь Михаил Александрович тоже отречется (хоть и до Учредительного собрания), но им нужно было именно решение Николая II. Подделать какой угодно манифест от его имени они могли и без этой встречи – ведь царь был у них фактически в руках. После чего им бы, по логике, необходимо было просто его убить – чтобы правда не просочилась наружу.
Знали они наверняка, что ничем не смогут его запугать. А если и пытались – не запугали. Это было его выстраданное, тяжелейшее решение. Он единственный тогда по?настоящему боролся не за собственное место на троне, но за империю, а значит – за Россию.
Михаил Кольцов (да-да, тот самый известный советский журналист и писатель) писал в 20?х годах: «Где тряпка? Где сосулька? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека – самого Николая. Нет сомнения, единственным человеком, пытавшимся упорствовать в сохранении монархического режима, был сам монарх. Спасал, отстаивал Царя один Царь. Не он погубил, его погубили».
3 марта, уже будучи в Могилеве, Николай II, узнав, что брат отрекся от престола, записал в дневнике: «Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четырехвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного Собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились – лишь бы так продолжалось дальше».
И он составляет новый вариант манифеста об отречении, опять в пользу сына. Генерал Деникин утверждал в своих воспоминаниях, что 3 марта в Могилеве Николай II заявил генералу Алексееву: «Я передумал. Прошу вас послать эту телеграмму в Петроград. На листке бумаги отчетливым почерком государь писал собственноручно о своем согласии на вступление на престол сына своего Алексея… Алексеев унес телеграмму и… не послал. Было слишком поздно: стране и армии объявили уже два манифеста. Телеграмму эту Алексеев, «чтобы не смущать умы», никому не показывал, держал в своем бумажнике и передал мне в конце мая, оставляя верховное командование».
Даже в этой, казалось бы, безвыходной ситуации император все еще пытался изменить ее...
…В музее при храме Александра Невского в Пскове хранится Ветхий Завет с пометками Николая II. «Книгу отдал мне племянник ветерана Великой Отечественной войны, принявшего потом духовный сан, – рассказывал настоятель храма протоиерей Олег Тэор. – Будучи еще мальчиком, он приходил к дяде в гости и поинтересовался однажды, что это за книга. А тот рассказал, что она принадлежала царю Николаю Второму. Якобы или сам император, находившийся в вагоне поезда перед отречением, или кто?то из его подданных передал книгу родственнику дяди со словами «возьми и храни».
Вот некоторые слова пророка Моисея, выделенные императором, возможно, в ночь, когда он принимал судьбоносное решение:
«Господи, для чего Ты мучишь раба Твоего? и почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? разве я носил в чреве весь народ сей? и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его в недре твоем, как нянька носит ребенка?.. Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня…» (Числ., 11, 11?14).
«что мне делать с народом сим? еще немного, и побьют меня камнями» (Исх., 17, 4).
Даже современники, настроенные против царя, признавали: он – действительно истинно религиозный человек. И нет сомнения, что именно Господа он молил в ту ночь укрепить его в выстраданном решении оставить трон ради спасения России. Считал ли он это Божьим Промыслом? Невозможно сказать. Но он точно понимал: все, что происходило, есть попущение Господне, и только за ним, самодержцем, выбор – как поступить. И он, наверняка понимая, что тем самым может сделать себя и свою семью жертвой этого выбора, все же сделал его – ради умирения России…
В 2000 году Русская православная церковь прославила семью Николая II в чине страстотерпцев. В акте о канонизации говорится: «Духовные мотивы, по которым последний российский Государь, не желавший проливать кровь подданных, решил отречься от Престола во имя внутреннего мира в России, придает его поступку подлинно нравственный характер».
Прощание в Могилеве
Вечером 3 марта царский поезд прибыл в Могилев. На вокзале – почетный караул, Николая II встречали начштаба Алексеев, другие генералы. На следующее утро в Ставке состоялось обычное совещание…
Могилев стал, по сути, военной столицей империи в августе 1975 года, когда Николай II принял на себя Верховное главнокомандование армией. Здесь были представители армий союзников по Антанте, послы держав. Царь вместе с наследником Алексеем провел здесь почти полтора года. Царица и дочери бывали в Могилеве наездами. По словам местных краеведов, горожане были буквально очарованы великими княжнами. Те без охраны гуляли по городу, заходили в лавки, где делали различные покупки, особое предпочтение отдавая при этом галантерейному магазину Бернштейна (теперь здесь магазин «Перекресток») …
В могилевском краеведческом музее два зала посвящены пребыванию в городе императора и Ставки. Я был здесь в конце ноября прошлого года. Спросил у смотрительницы – а где был дом губернатора, где жил Николай II? Она пояснила, что на другом конце площади от музея, но после войны здание, сильно пострадавшее, снесли. «А ведь именно здесь, в музее, император прощался с офицерами Ставки в марте 1917 года, – сказала она. – Лестница, кстати, по которой он поднимался и спускался, сохранилась, какой и была тогда…»
Это прощание случилось 8 марта. Царю уже сообщили накануне эмиссары Временного правительства, что он арестован и должен выехать в Царское Село. «Готов следовать куда угодно и подчиниться чему угодно», – был ответ Николая II. «Последний день в Могилеве. В 10 ч. подписал прощальный приказ по армиям. В 10½ ч. пошел в дом дежурства, где простился с со всеми чинами штаба и управлений. Дома прощался с офицерами и казаками конвоя и Сводного полка – сердце у меня чуть не разорвалось! В 12 час. приехал к мама в вагон, позавтракал с ней и ее свитой и остался сидеть с ней до 4½ час. Простился с ней, Сандро, Сергеем, Борисом и Алеком. Бедного Нилова не пустили со мною. В 4.45 уехал из Могилева, трогательная толпа людей провожала. 4 члена Думы сопутствуют в моем поезде! Поехал на Оршу и Витебск. Погода морозная и ветреная», – записал он 8 марта в дневнике. Есть свидетельства, что присутствовавшие при прощании в зале боевые офицеры плакали, а некоторые даже теряли сознание…
Про невыученные «уроки истории»
«Тяжело, больно и тоскливо», – такими словами завершил Николай II процитированную выше запись. Он уезжал навстречу своей Голгофе, закончившейся расстрелом всей семьи в ночь на 17 июля 1918 года.
История тех дней в СССР официально трактовалась однозначно: конец самодержавию положила буржуазно-демократическая революция, движущей силой которой был народ. Лишь во времена горбачевской перестройки началось гласное переосмысление произошедшего.
Не «народная стихия» свергла царя. Революция была рукотворной. Она плод деятельности антимонархической «партии». Официально, конечно, таковой не было. Но де-факто – была и представляла собой коллективную оппозицию Николаю II. Не оформленную в единый отряд, а разнокалиберную, с различными политическими устремлениями.
Объединяло же ее одно: она была плоть от плоти элиты тогдашней России – аристократической, армейской, политической, промышленно-банковской (точнее – олигархической). Заговоры против царя созрели к началу 1917 года в самых разных слоях этого оппозиционного «пирога». Одни, правда, прямо стремились к свержению самодержавия, другие хотели «спасти монархию от монарха», но суть от этого мало менялась.
Его советская история почти 70 лет называла «Кровавым». Вот Петр Первый – тот Великий, хотя лично рубил головы стрельцам… Его «кровавость» привязывали к Ходынке и расстрелу 9 января, хотя он не имел к ним никакого касательства, более того – воспринял случившееся как личную трагедию. Да, в его царствование выносились суровые приговоры (по суду, замечу). Но кому? Как правило – террористам, на которых была реальная людская кровь. А «просвещенная» Россия этим террористам аплодировала, причем не на «кухнях», а с трибуны Госдумы, со страниц сотен газет.
В феврале 17?го его даже последовательные монархисты обвиняли – мол, «сдал Империю». И как?то при этом забывали, что в 1905?м он даровал России такие политические свободы, которых она никогда ранее не знала. Другое дело – как ими воспользовались те персонажи, которые в итоге и разрушили Россию; может, обуреваемые высокими идеями и идеалами, они и хотели как лучше, да не сумели ничего для этого сделать реального.
У истории нет сослагательного наклонения. Фантазиями – «а вот если бы…» – ее не повернешь вспять. Зато переписать можно, словно от этого станет легче в настоящем. Может, просто надо научиться отделять зерна от плевел, пытаться понять прошлое не в черно-белых тонах, а хотя бы допускать возможность оттенков?
Принято считать, мол, «история учит, что ничему учит». Красиво, конечно. Но только прошлое раз за разом посылает в настоящее свои бумеранги. Их бы понять и принять. Не хотим или не можем? Выбор?то есть, на самом деле. Но переименовать в Москве станцию Войковскую (один из причастных к цареубийству) – неодолимая проблема. Вернули на карту Екатеринбург, а область до сих пор Свердловская. Это «историческая память»? Да ничего тут, кроме топонимики, нет. Вот в нашем Волгограде есть улица Землячки. Молодежь, да и не только она, уверена, это в честь всех землячек. На самом деле это реальный человек – Роза Самойловна Землячка (урожденная Залкинд, по мужу Самойлова), по Википедии – «одна из организаторов красного террора в Крыму в 1920?1921 годах, проводившегося в период Гражданской войны против бывших солдат и офицеров Русской армии П. Н. Врангеля и мирного населения». И несколько лет назад в гордуме рассматривали вопрос о переименовании, да не довели дело до логического конца. А как здраво можно объяснить, что на площади Титова в городе-герое стоит памятник… Ленину (!), а улица Ленина перпендикулярна к проспекту его же имени?
У Николая Второго, конечно, были ошибки. Но у него было, может быть, главное для любого правителя (да и любого человека) качество: мораль, нравственная сила и имя ей – вера в Бога. И от этого он не отступил до самого своего конца. Вот в этом, думаю, и есть главный его урок всем нам. Усвоим ли?
Фото hwww.museum.ru, www.mogilev.by
