Особое задание
- Как судьба занесла вас в Чернобыль в самые горячие для расположенного там аварийного энергообъекта дни?
– На очередной планерке редактор «Волгоградской правды» Василий Скрыпников обратился к нам, журналистам, с вопросом: «Кто поедет освещать ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС? Там работают сейчас тысячи волгоградцев…»
Шеф обвел собравшихся глазами… И я не выдержал, поднял руку. А днем позже самолет с такими же, как и я, командированными из многих городов страны журналистами приземлился в киевском аэропорту Борисполь.
- Он отличался тогда от "мирного" облика?
– Уже при выходе на взлетно-посадочную полосу увидели омывающие территорию аэродрома специальные машины – АРСы. По пути к Киеву наш автобус останавливали для проверки на каждом посту ГАИ, как и на многих созданных тогда дозиметрических постах. Сам город, утопающий в тени каштанов, трудно было узнать из?за выражавших испуг, озабоченность лиц многих его жителей. Даже на Крещатике, традиционном месте отдыха киевлян, нельзя было в те дни увидеть ни одной улыбки или услышать смех. Зато повсеместно звучали разговоры горожан о повышенном радиационном фоне.
Прибыв в Чернобыль, направились в штаб правительственной комиссии, работавший в здании горкома КПСС. Запомнилось, что окна в нем, несмотря на летний зной, были наглухо закрыты.
В поисках нужных собеседников я заглядывал в двери, на которых были вывешены листочки «Институт атомной энергии АН СССР». В одном из кабинетов невольно услышал, как кто?то из сотрудников говорил по телефону: «Здесь хуже Хиросимы. Там одна бомба была, а здесь – несколько! И последствия Чернобыля будут ощущать еще несколько поколений…»
Специалисты в штабе, к которым мы пытались обратиться с расспросами, наш визит восприняли с недоумением: «Зачем приехали, жить надоело?!»
Дорога в радиоактивный ад
Проезд к самой чернобыльской электростанции охранялся с особенной строгостью. Даже нам, специально командированным на ЧАЭС журналистам, прорваться к ней для исполнения своего профессионального долга было очень проблематично. Не произвел ни на кого в ее охране ожидаемого впечатления даже мой именной бейдж с фотографией, снабженный красной поперечной полосой и надписью «Пропуск всюду».
За помощью мы вынуждены были обратиться к вновь назначенному директору ЧАЭС Эдуарду Поздышеву (прежнего директора электростанции, Виктора Брюханова, сняли к тому времени за преступный эксперимент с реактором). Но Эдуард Иванович также отмахнулся от нас поначалу – не до вас, мол, сами разбирайтесь! Но потом несколько смягчился: «Каждые полчаса туда идет вахтовый автобус. Раз невтерпеж, езжайте. Но я бы не советовал…»
Напоследок Эдуард Иванович распорядился выдать нам специальные робы, марлевые повязки («лепестки», как их называли тогда в Чернобыле) и индивидуальные дозиметры. И попросил больше его не отвлекать, разрушив этим мои планы взять у него интервью.
- После этого вас свободно пропустили на Чернобыльскую станцию?
– Не совсем так. В Припяти мы не без труда упросили военных подвезти нас к ней на бронетранспортере, облицованном свинцовыми листами. А по пути к этому городку энергетиков довелось увидеть из окна автобуса незабываемое зрелище – кладбище брошенной техники. Новенькие КамАЗы, «жигули», УАЗики, ставшие опасными из?за высокого фона радиации, были оставлены там навсегда ржаветь.
В деревнях в 30?километровой зоне отчуждения, через которые ехали, бродили вдоль дорог оставшиеся беспризорными курицы и собаки – с первого взгляда казалось, что никакая радиация им нипочем.
На стройплощадке возле станции сновали самые различные машины – над аварийным энергоблоком спешно возводилось изолирующее укрытие, или саркофаг, как его прозвали в прессе.
«Это не для печати…»
- А довелось ли на Чернобыльской АЭС пообщаться с земляками-волгоградцами?
– Под аварийным реактором ЧАЭС в те дни прокладывался тоннель. Дозиметрический контроль на этом объекте осуществлял наш волгоградский специалист Юрий Косарев, ставший впоследствии председателем областной организации «Союз «Чернобыль». От Юрия Ивановича я узнал потом фамилии многих работавших там волгоградцев из батальона химзащиты, бойцов пожарных расчетов, крановщиков, дезактиваторов, дозиметристов, резервистов, прокладывавших подъездные пути к ЧАЭС.
- Насколько строго контролировалось ваше пребывание на станции дозиметристами?
– Нас, к сожалению, совсем никто никак не контролировал. А зря – уровень радиации на аварийной станции, как потом узнали, местами достигал немыслимых величин! Тогда, как я и сам в те дни, бродили по знаменитому «рыжему лесу» близ Чернобыльской АЭС, хвоя на соснах в котором под воздействием радиации приобрела неестественно рыжий оттенок.
Но еще больше довелось хватить рентгенов облучения солдатам, работавшим непосредственно на аварийном блоке и вблизи него. Запомнилось, к примеру, как они сбрасывали вниз с крыши ЧАЭС обычными саперными лопатами куски радиоактивного топлива. Вряд ли кто?либо из тех ребят остался живым на сегодняшний день…
- Что из увиденного в те дни в Чернобыле запомнилось более всего?
– Пожалуй, встреча с операторами ЧАЭС, дежурившими по станции в ночь на 26 апреля 1986 года. Они показывали мне язвы у себя на теле, но ничего при этом рассказать из пережитого не захотели…
Врезалась в память также собака с очень большими от боли глазами. Она ползла ко мне и жалобно скулила, ища помощи. Но чем я мог помочь этому псу?..
Сейчас часто вспоминаю слова академика Ильина, в то время – директора Института биофизики Минздрава СССР, у которого мне довелось тогда взять интервью. «До 2000 года многие ликвидаторы не доживут, – сказал мне Леонид Андреевич. – Но это не для печати, обещайте мне». И я хранил его слова в памяти долгие годы. Сейчас уже все это можно говорить…
Фото архив И. Барыкина
