Поступь времени
Если имена отдельных сотрудников областной газеты в годы военного лихолетья вошли в героическую летопись Великой Отечественной, то гораздо в меньшей степени известны, или вернее сказать, стали публичными судьбы печатников, линотипистов и других работников типографии. Впрочем, нетрудно представить все эти судьбы: горнило войны сплавляло воедино самые разные человеческие характеры.
Обратившись к читателям «Волгоградской правды» накануне 95-летия газеты с просьбой поделиться воспоминаниями о сопричастности своей собственной судьбы с судьбой старейшего в регионе издания, мы конечно же рассчитывали на совершенно неожиданные «повороты сюжета». Расчетам суждено было оправдаться – свидетельством тому стал, например, рассказ нашей читательницы Любови Васильевны Богдановой.
Не скроем, эмоциональный и сбивчивый рассказ пожилой сталинградки, не подкрепленный никакими артефактами, вряд ли можно считать на сто процентов доподлинным изложением исторической правды конкретно о судьбе типографии «Сталинградской правды». Но в любом случае воспоминания человека, пережившего то, чего пережить никому не пожелаешь, – важны. Важны уже хотя бы потому, что поступь времени необратима, а мы не вправе забывать ни о цене Победы в великой войне, ни о том, во имя чего эта цена платилась.
Типография в вагоне
«...Я родилась и росла в семье глухонемых, хотя сама была без этого изъяна, – рассказывает Любовь Васильевна. – Родители разошлись, но случилось так, что и мачеха у меня была, и отчим был – глухонемые, а работали в сталинградской типографии наборщиками. С детства самого жила я на две семьи... Когда война началась, я жила с мамой и отчимом, на съемной квартире неподалеку от кондитерской фабрики. Мама сидела с детьми: я – старшая, да две сестренки помладше, да братик совсем малой. Отчим, Николай Васильевич Серенков, каждый день ходил на работу, возвращался затемно... В тот день я была на улице, когда услышала вдруг такие глухие удары – бу-ух, бу-ух... В овраге рядом с фабрикой увидела женщину с вытянутой вверх рукой. Я побежала домой поскорее, обернулась – вижу: над оврагом ракета висит. Потом-то я поняла уже – эта женщина в овраге диверсанткой была, сигналила она немецким пилотам...
Домой прибежала, а отчим уже дома мрачнее тучи сидит. Мама маленького к груди прижимает. Укачивает. Молчим все. Боимся, хотя бухать-то уже перестало. И заходит в нашу комнату человек. По виду – начальник какой-то. «Любочка, – говорит он мне. Ты же старшенькая? Вот давай, что я скажу, ты папке переводи. И объяснил, что отправляют оборудование типографии в эвакуацию, а вагон сопровождать надо отчиму моему. Я вижу, мама маякует: соглашайся быстрее, Николай, из города надо убегать, раз уж бомбить начали! Отчим вроде как возражает, мол, куда мы без языка и без ушей, с казенным добром... А начальник не слушает и уже мне говорит: «Ты, главное, объясни родителям своим, чтоб при любой тревоге, обстреле, бомбежке из вагона прыгали и прятались хоть куда, в любою щелку чтоб забивались...»
...Вагон был классный, не теплушка какая – большой. Ящиками весь сплошь заставлен, мама сказала – шрифты там лежат. И поехали. Не скажу я – куда именно, маленькая еще была. Помню, что надолго останавливались где-то, недалеко от Сталинграда еще…
Нас поселили то ли в школе, то ли в клубе. Вот однажды пошла я на речку пеленки полоскать – за ночь-то младшенький не одну пачкал – вижу над собой немецкий самолет. Да так низко, я даже очки летные огромные на немце запомнила. На всю жизнь запомнила... а тогда в небо дульку выставила – на-ко, мол, выкуси! Прибегаю с речки – а у мамы на руках окровавленный малыш! Обстрелял, значит, фашист поселок, пока я пеленки стирала! Ну, тут и похоронили мы Сашеньку прямо там же тогда... Я сына потом своего Александром назвала в память о братике.
...Поехали дальше. Мне лет-то было 12-13, не запомнила я – куда и сколько ехали. Зато запомнилось, как стояли где-то на путях много дней. Воду нам подвозили – и попить, и умыться-постираться. А за хлебом, почему-то, самим приходилось ходить за много километров в село. Ходила за хлебом я. Иду однажды уже обратно, через поле. И вижу вдруг зеленые глаза, – как фонари какие, горят! Волки! Я, наверное, в обморок упала, потому что очнулась от того, что на меня лили воду. Спас меня тракторист – стан полевой неподалеку был.
...А в Сталинград я вернулась одна, родители меня отправили с солдатским эшелоном. Великая битва уже завершилась. Всюду развалины и трупы. Бабушек своих, к которым ехала, не нашла, – убило их, наверное. Знакомые улочки – как чужие, все разбомблены. Нашла я блиндаж-землянку, где бабушки оставались и где мы сундук с вещами закапывали. Помню девушек-сибирячек, которых прислали в Сталинград трупы убирать... Красивые, статные, в военной форме, помню. Бедненькие, мертвых этих фашистов таскают...».
Память ждет ответа
Мы слушали сбивчивый рассказ Богдановой, то и дело прерываемый ее рыданием, а мурашки бежали по спине – придумать такое невозможно... Про ящики со шрифтами Любовь Васильевна больше ничего сказать не могла – мама с отчимом-то в Сталинград вернулись, да только тут же где-то мужик и сгинул. Мать – неграмотная, безработная – из последних сил тянула их, детей, в том самом блиндаже-землянке лет 10 прожили, почитай. А сама Любовь Васильевна рано начала работать и проработала всю жизнь на должностях невысоких – вахтером, кондуктором, дежурной в гостинице... Много работала еще и сурдопереводчицей. Еще когда трудилась в спецкомендатуре, сотрудники МВД не раз обращались к ней за помощью, когда в поле их внимания оказывались глухонемые люди. «Не одному я помогла, – рассказывает Любовь Васильевна, – столько судеб людских прошло через меня!»
...Свою историю с путешествием в вагоне с типографским оборудованием Любовь Богданова рассказала нам не первым. Совсем недавно она сделала, по ее словам, по этому поводу запрос в областной архив и теперь ждет официального ответа. В свою очередь, заметим, что косвенным подтверждением версии с эвакуацией типографского оборудования «Сталинградской правды» могут служить записи в трудовой книжке Таисии Морозовой, мачехи Богдановой:
«1942. 9. 1. Уволена в связи с эвакуацией...
1944.1.1. Принята с назначением на должность наборщицы типографии».
