Было, оказывается, время, когда Екатерину Васильевну Трофимову даже в списки ветеранов войны не хотели вносить. Про нее никогда не рассказывали в газетах, не приглашали на мероприятия.
– А ты воевала, что ли? – упрекали. – Тоже мне вояка нашлась. Прачка!
Но и Екатерина Васильевна, как многие другие женщины лихолетья, ковала Победу. Только на своем фронте. Банном. В «прачечном войске». Так их шутя и называли.
– На защиту Сталинграда требуются комсомольцы-добровольцы! – объявил военком, собрав в «красном уголке» всю «зеленую» молодежь совхоза «Главконсерв» городка Петров Вал Камышинского района, где работала в это время 17-летняя Катя Горбачева (в девичестве).
Фашист ежедневно бомбил их железнодорожную станцию, через которую сутками напролет шли военные эшелоны на Сталинград. Враг – на подступах.
Желание идти на фронт добровольцами из 17-леток выразили немногие, 12 человек из почитай сотни молодежи совхоза. Активисткой-комсомолкой в отличие от большинства Катя не была. Окончить к этому времени смогла только пятилетку: многодетная семья, где она воспитывалась, бедствовала.
– Учеба в голову мне не шла: только про еду и думала, – вспоминает баба Катя. – Лет с 13 взяла в руки мотыгу и пошла работать. И в комсомол мне вступать было некогда.
Однако желание идти защищать Сталинград она высказала в числе первых. Свою гражданскую позицию в отличие от десятков комсомольских активистов проявила не на словах, а на деле. Комсомольский билет Катерине вручили вместе с повесткой на фронт.
– Вы ведь могли безболезненно, как и другие одногодки, отказаться идти в сталинградское «пекло». Вас по возрасту не призвали бы. Почему пошли воевать? – интересуюсь.
–Каждый день в наш городок кому-то приходили похоронки: того убили, другого. "Кто их заменит на фронте?" – думала я по ночам. Кто же будет воевать, если все попрячутся? – незамысловато поясняет свою позицию бабушка Катя.
Сражение за гигиену
В банно-прачечном отряде, куда определили «сваты» Катерину, было 10 таких же девчат-малолеток. Это «прачечное войско» вступило в бой под Сталинградом. Выстояло этот «ад». А дальше – Белоруссия, Латвия, Литва, Пруссия, японский фронт…
Вместо орудий и боеприпасов – корыта, шаньки да стиральные доски. Корыта, правда, вскоре заменили обрезанные до первого обруча железные доски из-под горючего для мототехники.
Воду грели в котлах, которые устанавливали на специальные переносные железные печки. Их топили дровами. Стирали зловонным едким жидким мылом – оно спасало от вшей. После стирки белье кипятили в «бучильнике» – специальном котле. Только так можно было избавиться от этих кровососов. Обязательно еще и гладили постирушки тяжеленным железным утюгом, который тоже согревали на этих же печках. За сутки каждая прачка вынуждена была постирать, избавить от вшей, высушить, погладить минимум 80 предметов одежды.
Стирали и окровавленные бинты, простыни, маскировочные белые халаты. По ночам при свете керосиновых ламп, замаскировав окна, еще и освобождали белье от гор присохших намертво погибших гнид и вшей – срезали эти колонии бритвами.
Кроме этого по ночам по очереди по два часа прачки стояли с винтовкой в дозоре. В общем, у них был свой особый фронт, свое сражение за гигиену и чистоту.
Отряд обычно располагался в тылу недалеко от линии фронта. «Прачечное войско» постоянно двигалось со своими корытами и плошками вслед за дивизией. Окапывалось на месте дислокации в землянке, маскировалось, чтобы враг не обнаружил его ни с земли, ни с воздуха, и начинал нескончаемые постирушки.
– Белье все было черным от грязи, завшивленным жутко, – делится фронтовая прачка. – А бывало и слипшимся от крови. Штаны без штанины. Окровавленная рубаха без одного рукава, а то и без обоих. В бочку замочишь – а вода тут же кровавая. Слезами умываемся – так солдатиков нам жалко…
– А белья тьма тьмущая! Шархаем сутками напролет ручонками по своим стиральным доскам, воду таскаем, дрова рубим, – продолжает свой рассказ бабушка Катерина. – Вот и все мое геройство…
Надорванные войной
У своих зловонных бочек (то и дело белье замачивали еще и в дусте!) прачки обычно и падали камнем спать. Уставали, бывало, так, что и бомбежек не слышали.
Любопытная подробность: Катя вообще редко когда пряталась от бомбежек. Оставалась, сцепив зубы от страха, на том месте, где ее бомбежка застала. Считала: кому сгореть – не утонет.
– Помолюсь, соберусь в комочек и жду исхода. Все знали: если я заснула, меня будить при бомбежке не надо. Все равно никуда не побегу, – делится моя героиня. – Иногда бывало, про то, что бомбили нас, узнавала, когда просыпалась. Бомбы, пули свистят, громыхают, а я и слыхом их не слышу. Сплю! И Бог меня хранил.
– Если что и не давало по ночам порой уснуть, так это – руки, – продолжает свою фронтовую быль баба Катя, показывая мне свои узловатые искореженные пальцы.
Растирала их Катюша на стиральной доске до живого мяса. От ядовитого мыла появлялись язвы. Руки постоянно были набухшими от влаги, красными от холодной воды, со вздутыми венами. Ведь еще и всю тяжелую работу сами делали – валили, бывало, лес для маскировки, рубили ветки, надрывались котлами. У многих от тяжестей вылезали грыжи.
– Терпите, милые, – уговаривал старшина, посылая к передвижной прачечной очередную полуторку, из которой вываливались новые горы белья. – Скоро одолеем фашиста – и по домам! Жить счастливо, влюбляться, рожать детей будете.
– А я порой и не верила, что у меня когда-нибудь пройдет эта накопившаяся за войну хроническая усталость, – исповедуется фронтовая прачка. – Мне не было и 20, а я себя старушкой ощущала: измотанной, надорванной войной.
К баку – с кудряшками
Но легко оторвать от подушки «с устатку» Катерину могла в это время лишь… фронтовая гармошка.
– Ноги подкашиваются, а сами в пляс просятся! – хохочет баба Катя. – Война войной, а природа свое берет. А уж как нам, несмотря ни на что, хотелось быть красивыми! Падаем от усталости в постели, а все равно волосы на тряпицы обязательно накрутим, чтобы утром к баку с бельем с кудряшками встать. И откуда только силы брались?!
Время от времени командование дивизии устраивало прачкам «сладкую жизнь» – выдавало каждой к чаю по полкило сахару.
– Так мы вместо того, чтобы его съесть, косы на нем плоили, чтоб от пара и смрада завитки крепче держались, – сообщает секреты фронтовой завивки моя героиня.
– Когда везем на передовую белье бойцам, губки напомадим, кудри навьем, гимнастерки отпарим, обязательно на лицах улыбочку включим, – сообщает баба Катя. – Чтобы поймать на себе влюбленные взгляды ребят. И они тоже сразу же взбодрятся, оживут. Словно нет ни фронта, ни врага…
– Война войной, а молодость – не картошка, не выкинешь в окошко, – проговаривает фронтовичка присказку на свой лад.
Была и у Катерины фронтовая любовь. Так что в августе 1945-го с японского фронта домой возвратилась она с месячной дочуркой на руках. Так случилось, что война-злодейка разлучила ее с первой любовью, но о том, что она была, Екатерина никогда в жизни не пожалела.
– Возвратилась с фронта и снова сцепила в руках мотыгу, – рассказывает Екатерина Васильевна. – Снова вкалывала до седьмого пота. После конюхом работала – мужиков-то не хватало. А мне после фронтовой прачечной уже никакая работа была не страшна.
Со вторым мужем нажила двоих детей. Все бы ничего, да только пил он сильно. Так что троих ребят она, считай, одна и подняла.
– Светлых и счастливых дней в моей жизни в общем, как видишь, было немного, – подытоживает Екатерина Васильевна.
Кто поможет бабе Кате?
Я застала бабу Катю в ее хатке сидящей в валенках, варежках, пальто и укутанной в платок: хибарка продувается всеми ветрами насквозь. Несмотря на то, что постановление президента предписывает обеспечить всех фронтовиков благоустроенным жильем, обитает (иначе не скажешь!) фронтовая прачка в ветхой избенке без удобств. Живет одна (дочь и сын пенсионного возраста в Камышине). Несмотря на то, что практически слепая, воду таскает сама из колодца ведрами, который, слава богу, находится во дворе. Туалет – на улице.
– Угол мне уже дадут вряд ли, – делится баба Катя. – Да и пожить в нем не успею – 88-й год катит. Но хотя бы крышу от дыр залатали да забор починили. Валится. Дети мои тоже уже немолодые. Сами с хлеба на квас перебиваются. Пенсюшки мизерные!
– Я, конечно, не герой, – начинает снова оправдываться бабушка Катя, когда я собираюсь уходить. – Но, может, государство все-таки уважит фронтовую прачку? Как думаешь, дочка?!
Попрощавшись, она еще долго махала мне в окошко своей узловатой рукой с распухшими от тяжелой работы суставами.
